Эндшпиль на Петровке
В Колонном зале Дома союзов, в Концертном зале имени Чайковского, а потом в Ленинграде и Лондоне, в Севилье и других многочисленных городах, где они сражались за шахматной доской, никто не мешал им встречаться. Напротив, мир ждал этих встреч затаив дыхание. Навсегда запомнился прерванный матч в Москве, когда "долгоиграющий проигрыватель", как тогда называли Гарри, вдруг начал обыгрывать Карпова и довел счет до 3:5. Навеки впечатались в память вскинутые вверх руки 13-го чемпиона в тот самый миг, когда Карпов сдался в последней партии нового матча и Каспаров отнял у него шахматную корону.
Тогда они, наверное, ненавидели друг друга. Чувство это было одновременно личным и общественным. Анатолий Карпов олицетворял советскую власть, осточертевшую в те годы до такой степени, что в его предыдущих матчах с Виктором Корчным наша интеллигенция повально болела за "претендента", чье имя даже не упоминалось в газетах. Позже эстафету перехватил Каспаров. Правда, он числился нашим, советским, даже членом КПСС, к тому же, как все знали, пользовался личной поддержкой всесильного азербайджанского царя Гейдара Алиева, но все равно казался и был диссидентом.
Бедный Анатолий Евгеньевич, сильно зацелованный лично дорогим Леонидом Ильичем, символизировал бред уходящей эпохи. Гарри Кимович воплощал в себе будущее свободной России. Карпов играл, как тогда казалось, в холодные, технически безупречные шахматы. Каспаров был горяч, начинал свои фантастические комбинации порой еще в дебюте, его безумно смелые жертвы создавали на доске хаос, в котором мог разобраться только он сам. При посильной помощи обреченного на проигрыш партнера.
Игрок в России больше чем игрок. С Карповым мы расставались как с проклятым прошлым. Каспарова принимали как радостное настоящее, сулившее в будущем бесконечное счастье. Его шахматный гений проецировался на великую страну, которая при таком чемпионе уже не могла быть прежней. Он казался победителем на вечные времена.
Кто бы мог тогда выдумать эту картину: двенадцатый чемпион мира желает встретиться с тринадцатым, а люди в милицейской форме говорят: нельзя. Причем о матче речи нет. Каспаров давно уже не чемпион, он даже ушел из шахмат, а постаревший Карпов стал игроком второго ряда. Да и шахматы вообще тут сбоку припека, потому что политзек Каспаров сидит в тюремной камере, а члена Общественной палаты Карпова к нему не допускают. Чтобы поддержать экс-чемпиона, экс-чемпион просит передать ему свежий номер журнала "64". Бог знает, передадут ли.
Два с лишним десятилетия после того, первого исторического матча многое видится по-другому. Доска перевернута, фигуры сброшены на пол, а эпоха политического маразма вернулась во всей красе. С тем лишь уточнением, что тогда Карпов мог лично ручаться за невыездного Корчного, чтобы ему разрешили вновь играть за границей, и из второй своей поездки тот уже в СССР не вернулся. А сегодня ручательства Анатолия Евгеньевича никто не услышит, хотя он по-прежнему возле власти, при дворе. И стоит он у приемной ГУВД со своим журнальчиком и очень аккуратно разъясняет журналистам, что политика тут не при чем, но по-человечески поддержать Каспарова считает себя обязанным.
Годы спустя на Петровке это выясняется окончательно: игры кончились, правил не существует, и уже почти все можно. Можно на заявленную встречу с Каспаровым подсылать какого-то мудозвона, чтобы тот ударил его шахматной доской. Можно, выкручивая руки великому шахматисту, втискивать его в автозак и при помощи лжесвидетелей впаивать срок за "нарушение", которого не было и быть не могло. Можно, вопреки всем законам, не допускать в камеру к Каспарову его адвоката Ольгу Михайлову и депутата Владимира Рыжкова. Можно вообще не знать, кто такой Карпов.
Вечные антагонисты, в эти дни они стали очень похожи - просто по-человечески. Каспаров мог не уходить из шахмат, продолжать зарабатывать свои миллионы и, приподняв голову от шахматной доски, с трудом вспоминать, кто такой Путин. Карпов мог, оставаясь государственным человеком, если и вспоминать о своем обидчике, который сидит в СИЗО, то разве что с хорошо скрытым злорадством. Но обиды забыты, и очень хладнокровный в жизни и в шахматах Анатолий Евгеньевич выглядит сильно обескураженным, когда его не пускают даже в приемную ГУВД. Он искренне сочувствует бывшему противнику, который изгнал его с Олимпа. "Человек попал в беду, - объясняет он корреспонденту "Свободы", - и это мне не безразлично".
Вообще говоря, как бы там ни складывались отношения между соперниками, шахматы - очень особая игра. Она учит благородству. Побеждающий силой интеллекта, мощью фантазии, способностью точно просчитать немыслимое количество вариантов, шахматист испытывает чувства, недоступные никакому другому спортсмену. Проигрывающий по тем же причинам не может ни в чем упрекать своего партнера, а если по-настоящему любит шахматы, то умеет и восхищаться игрой противника. Лишним доказательством тому служит вчерашняя невстреча Карпова с Каспаровым, как раньше служили встречи Карпова с Корчным, преодолевшими прежние обиды. Солидарность гениев сильнее политики, сильнее вождей, эту политику определяющих, сильнее маразма, которым эти вожди наполняют повседневную жизнь. Сильнее личной вражды, давно уже перечеркнутой.
Жаль только, что с такой ясностью эта простая мысль доказывается в дни трагедии. Во времена, когда обыкновенное благородство, проявленное Карповым, выглядит как подвиг, если не диссидентская акция. Когда обыкновенный митинг протеста против осатаневшей от вседозволенности власти представляется ею как вражеская вылазка, достойная ареста и заключения. Когда конца не видно этой власти маразматиков, как в застойные времена.
Впрочем, опыт Каспарова внушает некоторый оптимизм: можно проигрывать 0:5, а потом все-таки вырвать победу. Проблема лишь в том, чтобы она опять не обернулась поражением с его уникальной расстановкой фигур: победитель сидит в тюрьме, проигравшего к нему не пускают, а на телеэкране доигрывает свои предыборные игры без правил очень злобная пешка в черной водолазке, прорвавшаяся в лидеры нации. Хотя такой фигуры нет и не может быть на доске.
Илья Мильштейн
Няма коментари:
Публикуване на коментар